К.С. Станиславский в своих воспоминаниях пишет о том, что даже осенью 1903 года после начала репетиции новой пьесы А.П. Чехова окончательного названия придумано не было. И вдруг Антон Павлович с волнением и радостью сообщил ему о том, что он нашел чудесное название для пьесы: ««Вишневый сад. Послушайте, это чудесное название! Вишневый сад. Вишневый!». Через некоторое время писатель уточнил: «Послушайте, не Вишневый, а Вишнёвый сад», — объявил он и закатился смехом.
В первую минуту я даже не понял, о чем идет речь, но Антон Павлович продолжал смаковать название пьесы, напирая на нежный звук «ё» в слове «Вишнёвый» <...>. На этот раз я понял тонкость: «Вишневый сад» — это деловой, коммерческий сад, приносящий доход... Но «Вишнёвый сад» дохода не приносит, он хранит в себе и в своей цветущей белизне поэзию былой барской жизни» [Станиславский 2005: 557—358].
Название пьесы логично и закономерно для человека, выросшего на Юге России, где удивительным образом переплелись культуры разных этносов. С одной стороны, вишнёвые сады как всякая вещь материального мира существовали в реальной жизни людей на Юге России — в Малороссии, Донских степях, на Кубани. С другой стороны, вишнёвый сад как явление, принадлежащее бытовой и духовной культуре, имело такие этнокультурные особенности, которые сделали соответствующее словосочетание практически непереводимым на иностранные языки, требующим описания и объяснения.
Вишнёвый сад для российского Юга XIX в. — сложная реалия, имеющая бытовые, географические, культурные и фольклорно-мифологические стороны. Вишнёвый сад — прежде всего фруктовый сад, непременный атрибут дома, усадьбы, хутора, что совершенно естественно в жарком климате, где посаженные рядом с домом фруктовые деревья выполняют несколько жизненно важных функций — одновременно и кормят, и укрывают от зноя. Вишнёвый сад — это отчий дом, укрытие, убежище, место раздумий и романтических встреч, место последнего пристанища на земле — кладбище, неразрывно связанное с идеей о возрождении, браке, воскресении в новом качестве. Вишнёвый сад — зримое напоминание об утраченном рае, его прообраз. Вишнёвый сад вошел в контекст чеховской прозы как сложная культурная реалия [Спачиль 2011], что и позволило этому образу стать благодаря Чехову «элементом национальной мифологии» [Катаев 2005: 12—13].
Вишневые сады для малороссов, жителей Кубани и Юга в целом были дорогим сердцу символом. Здесь уместно вспомнить не только южан по происхождению — Н.В. Гоголя, Т.Г. Шевченко, В.П. Клюшникова, И.Н. Потапенко, но и тех, кто, живописуя Малороссию, Юг, не мог обойти этот образ. Вспомним хотя бы стихотворение А.К. Толстого «Ты знаешь край, где все обильем дышит, / Где реки льются чище серебра, / Где ветерок степной ковыль колышет, / В вишневых рощах тонут хутора» [Толстой 1984: 53] или служащего на Кавказе Сверчука, персонажа повести Вас.И. Немировича-Данченко, мечтающего о вишнёвых садочках украинскою хуторка [Немирович-Данченко 1998: 216, 238, 252].
Любил ли Чехов вишневые деревья? Вопреки мнению некоторых литературоведов, мы утверждаем, что да, любил и хорошо понимал, как можно по ним скучать на Сахалине: «Едучи со мной г. Б. жаловался мне, что он сильно тоскует по Малороссии и что ничего ему так не хочется теперь, как посмотреть на вишню в то время, когда она висит на дереве» [С XIV, 198].
Только непониманием южного контекста комедии можно объяснить мнение ученых, заявляющих, что «в творчестве Чехова не обнаруживается авторское отношение к вишням как к прекрасным деревьям и особой любви писателя к ним. Более того, это дерево в повести «Степь» ассоциируется со смертью даже в пору цветения» [Долженков 2008: 39]. Исследователи доказали, что чеховские сады — всегда одновременно и кладбища (см. работы Е.В. Секачевой, А.В. Королева, М.Ч. Ларионовой, Л. Димитрова). Обычай хоронить под плодовыми деревьями или сажать на могилах плодовое дерево был широко распространен среди южных и восточных славян. Для южан вишневый сад — желанное место упокоения. Такие похороны — залог будущего воскресения. Именно поэтому Егорушка в «Степи» думает о том, что под вишнями день и ночь спят его отец и бабушка, кладбище представляется уютным, а белые кресты и памятники выглядывают «весело» [С VII, 14]. Впечатления героя «Степи» созвучны настроению самого А.П. Чехова. Показательно в этом смысле описание похорон брата Николая в письме к М.М. Дюковскому от 24 июня 1889 года: «Похороны были великолепные. По южному обычаю, несли его в церковь и из церкви на кладбище на руках, без факельщиков и без мрачной колесницы, с хоругвями, в открытом гробе. Крышку несли девушки, а гроб мы. В церкви, пока несли, звонили. Погребли на деревенском кладбище, очень уютном и тихом, где постоянно поют птицы и пахнет медовой травой» [П III, 226]. На Луке, где похоронен Николай Чехов, возле кладбища и сегодня растут вишни.
Чехов любит деревья вообще. Герои, симпатичные писателю, сажают деревья, спасают леса от порубки, и здесь всем памятен монолог Михаила Львовича Астрова, где истребление лесов связано с гибелью всего живого, а спасение лесов — залог будущего счастья человечества. Деревья — немые свидетели жизни человека, ее метафора. «Кругом все так таинственно, старые деревья стоят, молчат...». «Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!» [С XIII, 180, 181]. Даже засохшее дерево у Чехова не лишается права на то, чтобы качаться вместе с другими: «Вот дерево засохло, но все же оно вместе с другими качается от ветра. Так, и мне кажется, если я и умру, то все же буду участвовать в жизни так или иначе» [С XIII, 181]. Из записной книжки в книжку трижды переписывает писатель фразу: «Разговор на другой планете о земле через 1000 лет: помнишь ли ты то белое дерево... (березу)» [С XVII, 78, 117, 133].
М.Ч. Ларионова, говоря о смене социокультурных парадигм в «Трех сестрах», отмечает, что эта смена знаменуется словами Наташи: «Значит, завтра я уже одна тут. (Вздыхает.) Велю прежде всего срубить эту еловую аллею, потом вот этот клен» [Ларионова 2010: 110]. Очевидно сходство с финалом «Вишневого сада»: «...только слышно, как в саду топором стучат по дереву». В традиционном сознании рубка деревьев была строго регламентирована, а нарушение запретов влекло наказание в виде болезней, безумия, тяжелого увечья и т. п. По народным поверьям, срубившего здоровое плодовое дерево ожидала верная смерть [Усачева 2009]. «Срубание дерева плодового было включено в списки грехов, бытовавших в древнеславянской письменности» [Агапкина 1999: 72]. Сакрализация деревьев, поклонение перед плодовыми деревьями было характерно не только для славянского населения Юга, но и для многих народов, населявших Северный Кавказ [Хабекирова 2001]. Нарушение запретов на рубку плодовых деревьев вызывает апокалиптические ассоциации: пьеса предстает как версия русского мистического Откровения [Димитров 2005]. Напомним, что в Апокалипсисе Иоанна Богослова четыре ангела, которым дано «вредить земле и морю», удерживаются до времени: «Не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам» [Откр. 7: 3]. Это была отсрочка, которой в пьесе приходит конец.
В.В. Гульченко предлагает взглянуть на сюжет пьесы «как на историю «грядущего Хама», ставшего-таки нагрянувшим» [Гульченко 2014: 125]. Итак, что же произошло с садами в пятом действии «Вишневого сада», которое можно рассматривать как «прямое продолжение великой чеховской пьесы» [Гульченко 2014: 128]?
Друг А.П. Чехова И.А. Бунин, кому выпало переживать «окаянные дни» в России, с болью отмечает: «Мужики все рубят и рубят леса», «Нет никого материальней нашего народа. Все сады рубят» [Бунин 2003: 27, 33].
Наиболее близки по времени к чеховскому саду крымские сады, разоренные персонажами эпопеи Ивана Шмелева «Солнце мертвых» (1923). Парни с Путиловского завода, вологодские матросы под звуки «барыни» вырубают в пору цветения прекрасные миндальные сады, на которые доктор Михайла Васильич положил сорок лет своей жизни. Подражают «строителям новой жизни» озорники-мальчишки, пилящие садовое дерево. Бестактность Лопахина, не дождавшегося отъезда хозяев, выглядит почти верхом приличия по сравнению с глумливой торопливостью матросов в 1918 году: ««У вас сады огромадные? кровь народную пьете... исплотация?» <...> Допрашивают матросы: «А которое ваше дерево дорогое-любимое?» — А вот это! — А у них была груша от ливадийских сортов привита. — Ведите меня к груше «императрис»! — А те смеются. Привели. — Самая эта? — Эта. — Только зацветать собирается! Дюжий один ка-ак насутужился... — рраз, с корнями! — Вот вам — «императрис»! Из винтовки двое пришли — враз. Контрицанер! Гляжу — готов генерал Синявин, Михаил Петрович!» [Шмелев 2014: 310]. Эпопея И. Шмелева не только изобилует отсылками к чеховским темам и персонажам, она вся — диалог с А.П. Чеховым, совместная дума о судьбе страны: «Вырублены деревья. Я вспоминаю Чехова... «Небо в алмазах»! Как бы он, совесть чуткая, теперь жил?! Чем бы жил?!» [Шмелев 2014: 331].
Страшный голод 1932—1933 годов, охвативший Украину, часть Казахстана, Поволжья, Урала и Южной Сибири, а также Черноземье, Дон и Кубань, о котором говорят «как о процессе «доламывания» «классовых врагов»: казачества, старообрядцев, дворянства, украинских и тамбовских крестьян, всех, кто представлял альтернативу существующей политической культуре» [Бондарь 2009: 8], — не был вызван ни погодными катаклизмами, ни войной, — он был рукотворен. Вырубка плодовых деревьев была частью мер по борьбе с «кулачеством». Вот как об этом вспоминают выжившие: «У нас пустая станица была, выслали. В 1933 году стали белорусов к нам завозить. Они рубили кресты на кладбище, жгли, сады повырубили» [Историческая память 2009: 416, 342].
Вырубка плодовых деревьев как один из способов лишения местного населения продуктовой базы был придуман гораздо раньше, чем советская власть пришла в эти края. Данный способ применялся солдатами русской армии, пришедшими на Кавказ, чтобы сломить сопротивление горских народов. Об этом с болью пишет Л.Н. Толстой в повести «Хаджи Мурат»: «Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами» [Толстой 2008: 413]. Этот же грустный мотив звучит и в произведениях о Кавказе Василия Немировича-Данченко: «Черкесы вообще не трогают фруктовых деревьев. В этом отношении они не похожи на нас, — говорит князь Иван молодому офицеру в исторической повести «Поднебесный аул». — Мы вырубаем взлелеянные ими сады, они же называют их благословениями Аллаха» [Немирович-Данченко, 1998: 116]1.
Нарушение вековых запретов, обучение мужчин, выросших в центральных областях Русской равнины, рубить и жечь сады, в XX в. обернется против самого народа, породившего этих мужчин. Но вернемся к Кубани. Переселившиеся на Кубань запорожцы еще помнили ордера, выданные канцелярией Запорожской Сечи на посадки деревьев, в особенности «плодовитых», а также на их охрану. А. Скальковский пишет не только о запрете рубить обычные деревья, но и уничтожать плодовые деревья. Порубщикам грозило наряду с «истязанием божиим» и наказание от Запорожского Коша. Дерево, «в пользу общую ежегодно дающее плод», именовалось «родючим» и находилось под защитой казаков. Кубань к концу XIX в. представляла собой огромный сад. Отчасти это стало возможным из-за того, что казаки не уничтожили садов, оставленных на Таманском полуострове турками и татарами, которые в свою очередь унаследовали эти сады от итальянцев и греков. Стараниями и самих казаков, и казачьей администрации, завозившей виноградные лозы и черенки плодовых деревьев из Крыма в огромном количестве [Щербина 2013: 673], город Екатеринодар и станицы края к концу XIX в. были превращены в большой сад. Несмотря на дешевизну фруктов в период с 1819 по 1829 годы в четырех округах Черномории было продано фруктов на 18 700 рублей [Ратушняк 2013: 61] — цифра огромная по тем временам.
В начале XX в. после вырубки кубанских садов и почти поголовного истребления казачьего населения новые хозяева Кубани стали по-своему обживать эти земли. Наступила пора, когда вишнёвые садочки заменили на вишневые сады — огромные промышленные посадки, принадлежавшие колхозам и совхозам. Плодовые деревья, росшие во дворах хозяев, в СССР облагались большими налогами. Не имея чем заплатить, хозяева плакали, но рубили плодовые деревья в своих садах, а чтобы не остаться без фруктов, на улице перед домом высаживали в палисадниках фруктовые деревья, которые «никому не принадлежали». В крае вырубали виноградники и засаживали тысячи гектаров хлопком, который, конечно же, не вызревал, и его скашивали, как траву. Если при стечении благоприятных условий часть хлопка все-таки вызревала, то осенью, отличающейся на Кубани сильными ветрами, хлопок выдувало из коробочек и собрать его не представлялось возможным. Рисосеяние привело к заболачиванию ценнейших почв, а химикаты уничтожили огромное количество ценных пород рыб, животных, птиц и растений. Человек тоже болеет и умирает. По данным «Деловой газеты» от 19 мая 2011 года, ежедневно на Кубани от рака умирают 30 человек [Деловая газета Юг].
Сады российского Юга — это сады не только Кубани, но и Дона. Уникальные виноградники Цимлы2 оплакал в своих трудах замечательный советский биолог и ампелограф Александр Иванович Потапенко (1922—2010)3. Старейшие в Европе виноградники, располагавшиеся на площади в 2000 гектаров, в нижней половине 80-метрового крутою берега, не нужно было ни орошать, ни удобрять: водоупорный слой морских глин, залегавший здесь, давал выход многочисленным родникам, в воде которых содержались все необходимые соли. Уникальность цимлянских склонов была и в том, что водоупорный пласт глины залегал строго горизонтально, и поэтому родниковые воды сочились равномерно на протяжении более десяти километров, а под плащом наносных (делювиальных) почв эти воды еще и согревали грунт в зимнее время, избавляя корни от вымерзания. Ко времени строительства Цимлянского гидроузла в начале 1950-х годов Институтом виноградарства, где понимали уникальность удивительного памятника ампелографии, в правительство было направлено разъяснение с предложением перенести плотину несколько севернее. Экологическое чудо, не знавшее ни истощения, ни вредителей4, было затоплено в 1952 году. Другие старинные виноградинки по правому берегу Дона ниже цимлянской плотины были попросту заброшены из-за неудобства ухода [Чалых 2011].
В пьесе классика рубка плодовых деревьев стала метафорой гибели всего прежнего образа жизни, смены социокультурной парадигмы, символом коренного слома в сознании людей, снятия вековых культурных запретов. Весь XX в. в России и ее преемнике СССР вырубали сады и леса, поворачивали реки, обрекая землю на опустошение. В начале XXI в., теперь уже в Российской Федерации, редкая лента новостей проходит без крика боли о гибнущих парках, скверах, рощах, лесополосах и отдельных деревьях, топор продолжает рубить, обращая в пустыню цветущую некогда райским садом землю5.
Исчезают с лица российской земли вишнёвые садочки, при этом и количество вишневых садов не растет. Н.И. Ищук-Фадеева, вслед за Д.С. Лихачевым, говорит об идеологическом значении сада и парка как особой категории культуры или, в терминах В.Н. Топорова, универсального знакового комплекса. Что же означает тотальная вырубка сада, какую идеологию несет? Сама Н.И. Ищук-Фадеева, соотнося судьбу сада с судьбой России, говорит о «всей стране, оставшейся без «оберега»» [Ищук-Фадеева 2005: 410]. Если говорить в религиозных терминах, Человек, которому Бог поручил сад Эдемский, чтобы возделывать и хранить его [Быт. 2: 15], на сегодняшний день со своей задачей не справляется, усугубляя не только страдания и мучения «всей твари», но и себе подобных [Рим. 19]. Немедленная прагматическая выгода, как и в случае с планом Лопахина, продолжает прельщать и одерживать верх над доводами, опирающимися на вселенскую преобразующую, созидательную роль мысли и деятельности, для которой создан человек.
Литература
Агапкина Г.А. Дерево плодовое // Славянские древности: этнолингвистический словарь: В 5 т. / Под общ. ред. Н.И. Толстого. Т. 2: М.: Междунар. отношения, 1999. С. 70—73.
Барадым В. «Здесь свежесть зелени и зеркальность вод...»: Сады и рощи Екатеринодара. Краснодар: Сов. Кубань, 2002.
Бондарь Н.И., Матвеев О.В. Предисловие // Историческая память населения Юга России о голоде 1932—1933 г.: материалы науч.-практ. конф. / Под ред. Н.И. Бондаря, О.В. Матвеева. Краснодар: Традиция, 2009. С. 8—9.
Бунин И.А. Окаянные дни. Повести. Рассказы. Воспоминания. М.: Эксмо, 2003. 640 с.
Гордин А.Я. Кавказ: земля и кровь. Электронный ресурс. URL [режим доступа]: http://budetinteresno.narod.ru/kraeved/kavkaz_gordin_5.htm
Гульченко В.В. «22 несчастья» — 22 августа — 31 пауза (Знаки катастрофы в пьесе Чехова «Вишневый сад») // Наследие А.П. Скафтымова и поэтика чеховской драматургии: материалы Первых Международных Скафтымовских чтений. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2014. С. 122—131.
Деловая газета Юг: Ежедневно от рака на Кубани умирают 30 человек. Электронный ресурс. URL [режим доступа]: http://www.dg-yug.ru/1001а4
Димитров Л. Все-Вышневый сад // Чеховиана. «Звук лопнувшей струны»: к 100-летию пьесы «Вишневый сад». М., 2005. С. 391—399.
Долженков П.Н. «Как приятно играть на мандолине!»: О комедии Чехова «Вишневый сад». М.: МАКС Пресс, 2008. 184 с.
Историческая память населения Юга России о голоде 1932—1933 г.: материалы науч.-практ. конф. / Под ред. Н.И. Бондаря, О.В. Матвеева. Краснодар: Традиция, 2009. 454 с.
Ищук-Фадеева Н.И. Мифологема сада в последней комедии Чехова и постмодернистской пьесе Н. Искренко «Вишневый сад продан?» // Чеховиана. «Звук лопнувшей струны»: к 100-летию пьесы «Вишневый сад». М., 2005. С. 399—419.
Катаев В.Б. «Вишневый сад» как элемент национальной мифологии // Чеховиана. «Звук лопнувшей струны»: к 100-летию пьесы «Вишневый сад». М., 2005. С. 9—18.
Ларионова М.Ч. Чеховские персонажи в контексте фольклора (Пьеса А.П. Чехова «Три сестры») // А.П. Чехов: русская и национальные литературы: материалы Междунар. науч.-практ. конф. Ереван, Лусабац: 2010. С. 109—117.
Немирович-Данченко В.И. Рыцари гор. Избранные произведения: В 2 т. Т. 1. Нальчик: Изд. центр «Эль-Фа», 1998. 458 с.
Потто В.А. Кавказская война. Т. 2. Ермоловское время. М.: Центрполиграф, 2008.
Ратушняк В.Н. История кубанскою казачества. Краснодар: Традиция, 2013. 416 с.
Спачиль О.В. Вишневый сад как реалия российского Юга XIX в. // Таганрог и провинция в творчестве А.П. Чехова: материалы Междунар. науч. конф. «XXIV Чеховские чтения в Таганроге» 2011. Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та им. А.П. Чехова, 2012. С. 139—147.
Спачиль О.В. «Вишневый сад» А.П. Чехова и «вишневый сад» малороссийского фольклора: вопросы генетической преемственности // Сб. тр. по материалам Междунар. конф. «Перспективные инновации в науке, образовании, производстве и транспорте 2011». Т. 21: Философия и филология. Одесса: Черноморье, 2011. С. 25—35.
Станиславский К.С. Воспоминания // Чехов в воспоминаниях современников. М.: Захаров, 2005. С. 531—563.
Толстой А.К. Полное собрание стихотворений: В 2 т. Т. 1: Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1984. 640 с.
Толстой Л.Н. Хаджи Мурат // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7: М.: Астрель АСТ. 2006.
Усачева В.В. Рубить // Славянские древности: этнолингвистический словарь: В 5 т. / Под общей ред. Н.И. Толстого. Т. 4: М.: Междунар. отношения, 2009. С. 490—494.
Хабекирова Х.А., Мусукаев А.И. Мир дерева в культуре адыгов: этнокультурологические воззрения народа. Нальчик: Изд. центр «Эль-Фа», 2001. С. 1—135.
Чалых А. Цымлянская цивилизация // Казарла. 2011. № 1 (8). С. 6—13.
Шмелев И.С. Солнце мертвых. М.: Эксмо, 2014. 640 с.
Щербина Ф.А. История кубанского казачьего войска. Т. 2. История войны казаков с закубанскими горцами. Екатеринодар: Типография Товарищества Печатного и Издательского Дела под фирмою «Печатник», 1913.
Примечания
1. О рубке садов невозможно говорить отдельно от вырубки деревьев на Кавказе как об одном из методов борьбы с местным населением. Идея делать огромные просеки, по свидетельству историков [Потто 2008], принадлежит начальнику штаба генерала Ермолова полковнику А.А. Вельяминову. Рациональный и холодный, он характеризуется современниками как человек, которому было чуждо сострадание, его строгость доходила до холодной жестокости с долей цинизма — таков был этот честный и верный слуга государя, по мнению генерала Филипсона [Гордин А.Я.]. Хрупкая природа Кавказа и сегодня страдает от вырубки леса, во многих районах точка невозврата уже пройдена.
2. Невольно вспоминаются строки А.С. Пушкина из романа «Евгений Онегин»: «Да вот в бутылке засмоленной, / Между жарким и бланманже, / Цимлянское несут уже... / Освободясь от пробки влажной, Бутылка хлопнула; вино / Шипит...».
3. Его доводы о том, что казачье виноградарство началось не триста, а более тысячи лет тому назад и корнями уходит в историю Хазарии, нашли горячую поддержку Л.Н. Гумилева, при содействии которого были опубликованы книги А.И. Потапенко «Старожил земли русской» (1976), «Виноград на Волге и Дону» (1989). В 2006 г. вышел обобщающий труд на эту тему «Русь и Хазарии в свете истории виноградарства и садоводства».
4. Страшная беда виноградарства — американская корневая тля филлоксера не переносит подпочвенного увлажнения. Бороться же с ней пестицидами практически невозможно, поскольку тля защищена толщей почвы. Вот почему старинные казачьи виноградники филлоксера поразить не могла.
5. К примеру, в Краснодаре в 2014 г. в выходной день, в разгар знойного лета на глазах у гуляющих горожан и их детей спилили совершенно здоровые 50—60-летние клены, ясени, липы — деревья, дававшие столь желанную тень. О переменах к худшему в городе-саде написал замечательный краевед В. Барадым [Барадым 2002]. Вакханалия вырубки продолжается по всему Югу от Сочи до Ялты, где застроены уникальные парки. Об уроне, наносимом Кавказскому экологическому заповеднику, кричат краснодарские экологи. Достаточно обратиться к сайту Экологической Вахты по Северному Кавказу [http://www.ewnc.org]. Сайт имеет разделы, посвященные экологической ситуации в Адыгее, Дагестане, Кабардино-Балкарии, Краснодарском крае, Ростовской области, Ставропольском крае, Карачаево-Черкессии.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |