Литература второй половины XX века и начала века XXI оказалась под сильным влиянием постмодернизма — нового направления в культурной сфере, интерес к которому приобрел общемировой масштаб. Зародившийся в 50—60-х годах прошлого столетия как «транскультурный и мультирелигиозный феномен» [Скоропанова 2001: 8], охвативший политическую, этическую, эстетическую и культурную стороны жизни, постмодерн стал попыткой осознания роли и места человека на новом эволюционном этапе развития человечества, наступившего в результате бурного роста экономики последних десятилетий, компьютеризации и глобализации всех мировых процессов, ускорения времени, изменения стиля жизни и восприятия современного мира.
Новый взгляд на сложную структуру взаимодействия внутри мирового сообщества предполагает стремление к информационной открытости и межкультурному диалогу всех участников мирового процесса: «весь многовековой опыт подвергается переосмыслению, служит базой для выявления объединяющих человеческих ценностей, не привязанных к какой-то одной центрирующей идеологии, религии, философии» [Там же].
Теоретической базой нового явления стала философия ницшеанства, провозгласившая освобождение человека от каких бы то ни было норм и правил, и постструктурализма, передавшего постмодернизму такие черты, как релятивизм, неприятие каких-либо теорий и принятых обществом убеждений, претендующих на универсальность и непреложную истинность, децентрацию, принцип множественности интерпретаций, деконструкцию (разложение на части), предложенную Ж. Деррида [Деррида 2000] в качестве стиля критического мышления, позволяющего бороться с предрассудками и догматизмом.
Ключевые понятия постмодернизма («мир как текст», «вне текста не существует ничего», «смерть Бога, субъекта и автора», «рождение читателя», «скриптор», «интертекст» и «интертекстуальность») были введены в практику Ж. Деррида, Р. Бартом, Ю. Кристевой и рядом других исследователей [см. об этом: Пьеге-Гро 2008, Скоропанова 2001], которые сформулировали основные положения постмодернизма как особого стиля постнеклассического мышления и нового направления в мировой художественной культуре. Для постмодернизма как мировоззренческого явления в целом и отдельного вида литературного течения свойственны следующие черты:
— признание относительности всех ценностей,
— отказ от личного видения в пользу множественных точек зрения,
— парадоксальность и стремление к игре со словами, мифами общественного сознания,
— тяготение к пародиям, стилизации, пастишам, ремейкам (эти общие приемы, используемые в литературе, в творчестве постмодернистов приобретают необычайную популярность),
— создание текстов, имеющих множество независимых смыслов,
— восприятие текста как основного пространства (остальной мир для постмодернистов вторичен),
— восприятие мира как хаоса и, как следствие этого, фрагментарность произведений,
— скептическое отношение к любым авторитетам и, как следствие, их ироническая трактовка.
Одним из основных постулатов постмодернизма стал тезис о завершенности и исчерпанности творческого потенциала человечества (история движется по кругу, все, что есть сейчас, — уже было и еще будет повторяться). Из этого вытекает мысль о том, что современный писатель является не кем иным, как копировальщиком текстов ушедших эпох, передающим старые истины на новый лад. А литературное поле, по мнению Барта, Фуко, Лакана и Дерриды, представляет собой особое многомерное пространство, созданное из различных видов цитат, писем, текстов, содержащихся в тысячах разных источников, которые, в свою очередь, копируют или переписывают с дополнениями другие источники, и так — до бесконечности.
Такое восприятие процесса создания художественных текстов было дополнено предложенным Ю. Кристевой [Кристева 2000: 427—457] (учитывавшей ряд идей М. Бахтина) понятием «интертекстуальности», которое трактует построение любого произведения как «мозаичный», многослойный и хаотичный набор текстов, цитат, фрагментов социальных идиом, иных культурных кодов предшествующих культур в их постоянном смешении. При этом первоначальные источники, включенные в новые текстуальные связи, теряют свой прежний смысл, вместо этого порождая все новые и новые тексты. Соответственно, писателю отводится функция комбинатора-компилятора. Роль классики при этом нивелируется и обесценивается — она становится предметом для творческих экспериментов. В теории постмодернизма не предусмотрено какое-либо эволюционное движение — это застывшая в своем особом многомерном представлении система. Не поэтому ли исследователи данного явления, в частности В.Б. Катаев, считают постмодернизм временным, тупиковым ответвлением, чем-то вроде паузы, антракта в развитии литературы и культуры [Катаев 2002: 231]?
В российскую действительность постмодернизм проник в 60-х годах XX века, во время «оттепели», однако полноценное влияние на русскую литературу он начал оказывать только через двадцать лет, в 80-х годах. До процесса «перестройки» заградительным щитом от проникновения западного явления была система «железного занавеса», а также контролирующая роль советского правительства, осуществлявшего надзорную деятельность за выпускаемой литературой для советских трудящихся. Первыми постмодернистскими по своему художественному замыслу и исполнению произведениями считаются роман Андрея Битова «Пушкинский дом» (1971) и поэма Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» (1969), написанные на рубеже 70-х годов и примерно десятилетие до начала перестройки распространявшиеся как самиздатовские.
Новый этап русской литературы (а с ним и вторая, и третья волна российского постмодернизма) начался в 80-х годах XX века и продолжается до сих пор. За это время новое западное течение получило широкое распространение в России; произведения, написанные в русле постмодернизма, отражали состояние обманутости, растерянности и пессимизма, развившиеся в российском обществе из-за катастрофических последствий неудачно проведенных экономических реформ. Кроме того, накопившийся за последние годы существования Советского Союза протест против разного рода запретов стал еще одним мотивом для прощания со старым, советским прошлым [Там же]. Для России завершающее десятилетие XX века было временем поиска новых, соответствующих наступившей эпохе и ее ценностям моделей культурной жизни и описания новой художественной действительности. Одной из таких моделей и стал постмодернизм, для широкого распространения которого, в частности в российском литературном пространстве, сложились благодатные условия: с одной стороны, общество было готово воспринимать все новое, а с другой — наблюдались признаки разочарованности и пессимизма в восприятии окружающей действительности у большинства россиян.
Сегодня большинство исследователей русского постмодернизма [Богданова 2004, Ильин 2001, Курицын 2000, Лейдерман 2003, Липовецкий 1997, Маньковская 2000, Скоропанова 2001 и др.] признают его довольно заметное влияние на современную российскую прозу конца 90-х гг. XX в. и начала XXI вв. Вместе с тем, прижившийся на российской почве постмодернизм приобрел некоторые характерные только для русской литературы черты. Одной из наиболее заметных черт является размывание границ между разными стилями: постмодернизмом, реализмом, постреализмом. Интересно, что стилевое смешение проявляется в произведениях, авторы которых одновременно принадлежат к нескольким литературным течениям [Петухова 2005: 11]. К примеру, творчество Л. Улицкой, Т. Толстой, Л. Петрушевской, Ю. Буйды разные исследователи относят то к реализму, то к постреализму, то к постмодернизму. И это не особенность писательского опыта отдельного творца, пробующего себя в разных литературных стилях, а особенность стилевого смешения в произведениях современной русской литературы, в которой очень немногие писатели избежали влияния постмодернизма и не использовали его приемы.
Проникновение постмодернизма в современное культурное пространство вполне соответствует и духу времени, и умонастроениям в постсоветском обществе, и мироощущению многих деятелей культуры. В этом новом культурном пространстве историков литературы беспокоит отношение «агентов постмодернизма» к истокам русской литературной мысли, ее классическому наследию. В.Б. Катаев в своей монографии «Игра в осколки» замечает, что с приходом явления постмодернизма в русскую литературу классическое литературное наследие начало заметно утрачивать свое значение в жизни общества [Катаев 2002]. Заявления о «ненужности», «устаревании» классики, ироническое высмеивание ее лучших образцов, их переиначивание, пародирование, так называемая «воинствующая десакрализация» — довольно новые и при этом получившие широкое распространение в русской литературе явления, имеют у В.Б. Катаева обобщенное название: «кампания по расстрелу классики» [Там же].
Основные «обвинения» адресуются в первую очередь к литературе советской эпохи, но и классическая русская литература стала объектом развенчания: ее упрекают в излишнем авторитаризме, критицизме, предвзятости по отношению к деловым людям, отсутствии свободы, связи с коммунистической идеологией, формировании авторитарной ментальности. Отдельный вид претензий к творчеству этого периода предъявляется по поводу формирования в массовом самосознании «неправильных» типов героев: непрактичных, не содержащих достаточной твердости и силы воли в характере и таким образом не отвечающих требованиям нового времени; образов слишком «жертвенных» женщин, формирующих, с точки зрения современного феминизма, неправильные поло-ролевые установки, которые приводят к личным трагедиям.
Большинство из представленных обвинений многогранная русская литература может опровергнуть: ее ядро складывалось столетиями, и к моменту прихода к власти партии большевиков русская литература уже представляла собой сформировавшееся культурное явление, независимое и даже порой оппозиционное официальной правительственной идеологии. Русские народные характеры, воплощенные в разных жанрах русского литературного творчества, начиная с древнейших устных форм (былины, сказания и т. п.), где воплотились образы, например, русских богатырей, и заканчивая советскими производственными романами, создающими образы людей труда, отражающими идеалы советских граждан в литературе, более разнообразны, чем единичные характеры, выдернутые исследователями из контекста для «обличения классики». Более того, особенность «литературоценстристской»1 России состояла в отведении особой роли в жизни общества русскому писателю — правдолюбцу, философу, защитнику и обличителю, являющемуся «социальной совестью», необходимость которой признавала даже верховная власть (вспомним «Ревизора» и Николая I). И поэтому особенно грустно звучит вывод о том, что содержащая социальные призывы и установки литература уже не востребована.
Резко отрицательно относился к русскому постмодернизму А. Солженицын, он видел в нем «опасное антикультурное явление», вроде авангардизма и футуризма: «Мы можем пристально уследить, что в этих повсеместных и как будто невинных опытах по отказу от «застарелой» традиции заложена в глубине враждебность ко всякой духовности. Что за этим неутомимым культом вечной новизны — пусть не доброе, пусть не чистое, но лишь бы новое, новое, новое! — скрывается упорный, давно идущий подрыв, высмеивание и опрокидывание всех нравственных заповедей» [Солженицын 1993: 141]. Обвинение писателей постмодернистского толка в сознательном разрыве с нравственной традицией великой русской литературы имело под собой основание: постмодернизм, отрицающий всякие традиции и авторитеты, рассматривает классическую литературу как рабочий материал. Подвергая сомнению авторитет писателей-классиков, а заодно и значимость социальных и нравственных ценностей, о которых они пишут, высмеивая, пародируя и переиначивая привычные образы и стереотипные представления, сложившиеся в определенной культуре (в частности русской), постмодернизм создает потенциально опасную ситуацию, когда обесцениваются культурные идеалы, нравственные установки, которые воспитывают и формируют социально здоровую личность. В подобном нравственном вакууме личность становится уязвимой, подверженной внешнему, часто деструктивному, влиянию. А учитывая широкое распространение, массовый характер постмодернистской философии, становится понятно, какие катастрофические последствия могут ожидать общество. В.Б. Катаев, характеризуя современную литературу, говорит о том, что игры отдельными литературными блоками не могут заменить полноценный литературный процесс, дальше имитации этот процесс не идет [Катаев 2002]. Приводится и такая аллегория: из черепков (т. е. артефактов прошлого) нынешние писатели пытаются склеить собственную картину мира, предварительно разбив, обесславив, опорочив, выбросив за ненужностью прежнюю систему, но из разбитых осколков все равно выглядывают прежние глубинные смыслы русской литературной традиции [Там же]. Поэтому попытки забвения классики выглядят бесперспективными, наводят на мысль о тупиковом и временном характере постмодернизма и позволяют ожидать появления чего-то нового, что придет ему на смену.
Тем не менее, об окончании постмодернистского этапа в развитии культуры, в частности литературы, говорить пока не приходится: на протяжении почти двадцати лет нового XXI столетия общая культурная картина не изменилась: по-прежнему выходят в свет и активно обсуждаются произведения постмодернистского толка, а также произведения, имеющие признаки постмодернистской литературы. Скептицизм, обесценивание идеалов, насмешка и ироничное восприятие окружающей действительности, цитатность, пародирование — эти постмодернистские приемы используются во многих произведениях современных авторов. Борис Акунин, Николай Коляда, Людмила Петрушевская, Виктор Пелевин, Дмитрий Пригов, Татьяна Толстая, Людмила Улицкая и другие современные писатели-постмодернисты или авторы, пишущие в духе философии постмодерна, сохраняя собственную авторскую оригинальность, на страницах своих произведений всё-таки обнаруживают похожее мироощущение, используют общие литературные приемы, характерные для постмодернизма.
Одним из таких, можно сказать, излюбленных приемов постмодернистских текстов является интертекстуальность. Н.А. Фатеева, определяя авторскую интертекстуальность, говорит, что «это способ генезиса собственного текста и постулирования собственного поэтического «Я» через сложную систему отношений оппозиций, идентификаций и маскировки с текстами других авторов (т. е. других поэтических «Я»)» [Фатеева 2007: 20]. В русском постмодернизме «другими авторами» часто являются классики: А.С. Пушкин, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов и др. Внимание к национальному наследию было бы весьма похвально, если бы не одно веское «но»: заимствование элементов из произведений известных русских писателей авторами-постмодернистами чаще всего лишено какого бы то ни было уважения к классикам. А это уже прямая угроза потери национальной идентичности для будущих поколений россиян, воспитанных в духе нового времени, для которого стало характерным «отрицание» традиционных ценностей. Именно поэтому в настоящее время тема бережного отношения к традициям литературного наследия очень актуальна для России. Сохранение в это непростое время своей культурной идентичности, ядра национальной культуры, уважения к своим истокам — важная задача как для русских современных писателей, публицистов, литературоведов, так и для обычных людей. Мы же в рамках данной работы рассматриваем характер отношений современных авторов к одному из самых известных русских классиков — Антону Павловичу Чехову.
Примечания
1. Термин В.Б. Катаева.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |