Возможно, попытка сравнения В. Пелевина и А.П. Чехова, этих двух столь непохожих писателей, покажется странной. Тем не менее, такая постановка вопроса, на наш взгляд, правомерна, в особенности, когда речь идет об области еще малоисследованной. Вместе с тем, попытки найти литературные связи между данными писателями идут немного вразрез с установившейся точкой зрения о том, что современные постмодернисты (а большинство исследователей сегодня относит творчество В. Пелевина к постмодернизму) являют собой некую массу, заполняющую духовную и идейную пустоту в условиях временной приостановки развития литературного процесса. Своеобразная «пауза» литпроцесса в восприятии многих серьезных исследователей связана с тем, что поиски новаторских методов работы со смыслом и построением текста превратились в своеобразную переплавку литературных пластов предшествующих им «золотого» и «серебряного» веков. Как метко выразился В.Б. Катаев, приемы современных писателей-постмодернистов похожи на «игру в осколки» [Катаев 2002], когда писательский труд превращается в подобие «игры с черепками классических текстов, отражающей столь характерный для постмодернизма скептический взгляд на любые авторитеты и, как следствие, ироническое к ним (как, впрочем, и к себе) отношение» [Катаев 2004].
Тем не менее, при определенном способе рассмотрения данной проблематики, между этими двумя представителями русской литературы можно обнаружить некоторые черты сходства. На наш взгляд, такие сравнения полезны тем, что позволяют понять путь, по которому движется новая литературная мысль, и то, насколько у нее сохранились связи с богатым культурным наследием прошлого.
Осуществляя сравнительный анализ творчества Пелевина и Чехова, мы рассмотрим следующие категории: отношение к роли человека в обществе и образ самого общества как системы, формирующей мировосприятие и характер отдельно взятого человека. В работе над данной главой были использованы исследования В.Б. Катаева, В. Курицына, Д. Нечепуренко, И. Скоропановой и др., а также произведения самих писателей. Надо также подчеркнуть, что проведенный нами сравнительный анализ не претендует на полноту исследования всего творчества писателей, в силу того, что мы выбрали для изучения только некоторые произведения Пелевина и рассматриваем творчество обоих авторов только в аспекте возможных текстовых связей.
Как мы знаем, А.П. Чехов в своих произведениях предпочитал изображать обычных людей в повседневной жизни, что было обусловлено его желанием осознать себя самого как личность, свое место в мире. Духовная самоидентификация, критическое осознание своих недостатков и «пошлости» жизни, диалектика внутреннего состояния была главным содержанием чеховских пьес и рассказов. Похожие процессы, пусть и с использованием восточного мистицизма и оккультных наук, запускает в своих романах и рассказах Пелевин. Его герои — такие же обычные люди, как у Чехова; они являются типичными продуктами той системы, в которой родились и существуют. Ситуации, которые один из самых модных современных писателей создает для своих героев, обнаруживают наличие у них набора стереотипов и представлений, характерных для представителей определенного типа общества, как правило, имеющих невысокий социальный статус и не обладающих какими-либо выдающимися способностями («...одеваясь, она смотрела в мусорное ведро — словно смирившись с тем, что отныне ее место именно там» [Пелевин 2015: 8]). Его персонажи — это ничем не примечательная вначале рассказа «Зал кариатид» москвичка Лена, работающая танцовщицей-певицей и мечтающая, как и сотни других девушек ее возраста и социального статуса, о богатом муже; паренек Грым, наивный уркаинский «парубок» из романа «S.N.U.F.F.», типичный представитель «рабочей» семьи с невысокими духовными запросами (как и все представители урков в этом романе); его подружка Хлоя, имеющая немного более высокий социальный статус и родню из «партийной» верхушки — все легко узнаваемые типажи, прототипы которых можно с легкостью найти в современной жизни. Вавилен Татарский, главный герой широко известного романа «Generation «П», — типичный представитель «поколения пепси» (как назвал его сам автор), которое составляли «дети советских семидесятых», родившиеся на закате существования СССР; поколения, успевшего впитать советские идеалы и на заре взрослой жизни оказавшегося перед сломом системы и заменой ее на неведомую им ранее новую реальность капиталистической модели мира, в котором им предстояло жить. В противовес ему герой произведения «Лампа Мафусаила или крайняя битва чекистов с масонами» Кримпай Можайский, родившийся, видимо, десятилетием-двумя позже Татарского, демонстрирует все признаки современного «мейнстрима»: хорошо оплачиваемую карьеру фрилансера, модный «прикид», современную обывательскую лексику, обозначающую «ватниками» недавних «патриотов», модные для современных интеллектуалов слова «либерализм» и «толерантность».
Д. Нечепуренко, исследуя типологию героев Пелевина, приходит к выводу, что для писателя больше характерен тип героя-профана. По его определению, герой-профан — «это обычный средний человек, обыватель, простой, искренний, честный, доверчивый. Внутренний мир главного героя — уютен, чист, светел, герой изначально доброжелателен, наивен. Это та сторона личности, которую А.П. Чехов рекомендовал скрывать от других людей, не показывать своё истинное лицо» [Нечепуренко 2012]. Виктор Пелевин, противопоставляя душевную чистоту героя, данную ему от природы, искусственно созданному миру, в котором царят зависть, злоба и остальные пороки, создает особый диссонанс между ними, который, как нам кажется, и привлекает читателя. Собственно, такой прием свойственен и Антону Павловичу Чехову (вспомним его «Трех сестер», Аню из «Вишневого сада» и других героев), и многим другим писателям. Но если чеховские герои испытывают внутреннюю борьбу, проявляя как свои положительные, так и отрицательные черты, то у Пелевина процесс духовного созревания героя происходит более мирным путем, обычно через получение каких-то ранее недоступных герою знаний, которые помогают ему лучше понять самого себя и окружающий его мир, — ведь, согласно восточной мудрости, чтобы изменить мир вокруг, нужно разобраться в себе самом. По замечанию того же Д. Нечепуренко, у Пелевина жизнь всех героев в той или иной степени представляет собой ступени духовного восхождения к идеалу, «каждому человеку есть куда расти, и такого рода деятельность предполагается, по Пелевину, чуть ли не долгом каждого» [Там же]. И, наверное, мы не сильно погрешим против истины, если проведем параллель с Чеховым, все произведения которого были пронизаны таким же стремлением.
Таким образом, жизнь обычного, ничем не примечательного человека, попав в фокус внимания Пелевина, становится динамичной, преобразуя часто саму личность и накладывая отпечаток на ее взаимоотношения с окружающим миром. Исследуя творчество В. Пелевина, И. Скоропанова [Скоропанова 2001: 433—440] и В. Курицын [Курицын 2000: 154—160] указывают на присутствующий практически во всех его произведениях культурно-цивилизационный конфликт между человеком и обществом, человеком и государством. Он начинается с процесса осознания героем скрытых механизмов регулирования общества, в котором он живет. Получив сакральные знания, герой чаще всего оказывается перед выбором: принимать условия игры или пробовать что-то изменить в них. С. Беляков [Беляков] на примере романа «Любовь к трем цукербринам» находит три возможных выхода для персонажа, три основных формы поведения у героев Пелевина: первый путь — плыть по течению, безропотно и даже бездумно подчиняться системе, как делает большинство («в наше время люди узнают о том, что они думают, по телевизору»). Второй путь — бунт против системы, но как выясняется, система предусмотрела его возможность и часто восстание превращается в фарс. Третий возможный путь для героя — просто игнорировать систему, оставаясь самим собой. Но независимо от выбора пути каждый герой напряженно ищет способы разрешить конфликт, и полученный результат — это либо переход на новый духовный уровень, либо неудача и дальнейшая деградация. Исследователь творчества Чехова Э. Полоцкая отметила два противоположных отношения его героев к окружающей действительности: «Одно — инертное, когда человек подчиняется слепой власти быта и теряет волю к сопротивлению; он живет... той жизнью, которая... воспринимается как жизнь неправедная и интеллектуально скудная. Другое отношение — активное, оно призывает человека к более высоким сферам человеческого духа» [Полоцкая 1983: 47]. Таким образом, акцент на поиске героем правильного пути (правильного с позиции самого героя), на претерпеваемых им при этом изменениях, присущ обоим писателям, несмотря на их различия.
В произведениях Пелевина, перед его героями, вставшими на путь внутренней трансформации, встает вопрос об истинности тех или иных суждений, установок, вещей. Истина, или правда, в понимании Пелевина немного соотносится с чеховским пониманием данного феномена. Как и у персонажей Чехова, так и у каждого пелевинского героя есть своя правда и свое понимание смысла жизни. Это отчетливо проявилось еще в первых романах писателя «Жизнь насекомых» и «Чапаев и Пустота»: каждая истина, открывавшаяся для насекомого Мити / Димы, жуков-скарабеев, комаров, равно как для Петра, его соседей по палате и Чапаева, оказывалась локальной правдой для одного конкретного персонажа и вместе с тем представляла собой единую, хотя и весьма противоречивую, систему мнений, каждое из которых не было абсолютной правдой, но также и не было ложью. У каждого, даже у «человека в футляре» находится своя собственная правда, а вместе с тем — оправдание своих поступков и жизни в целом. Относительно универсальных понятий в послесловии к одному из рассказов Пелевин пишет: «Истину бесполезно искать в прошлом... Ее нет в будущем... Ее нет даже в настоящем... Но это не значит, что ее трудно найти. Можно сказать, что все в нашем мире скрыто во мраке и таится в неясности — и лишь одна истина являет себя свободно и открыто... Но есть ли в нас тот, кто способен ее увидеть?» [Пелевин 2015: 243].
Борьба убеждений разных индивидуумов, замеченная еще Чеховым, получает свое развитие и у Пелевина. Нынешний век и его прогнозируемое будущее создает для общества условия, в которых еще труднее определить, чья правда «правдивее», а чья информация — более верная. В обществе информационного шума, развитых технологий по управлению массовым сознанием героям Пелевина найти свою правду действительно трудно. Простому человеку невдомек, что по телевизору показывают ненастоящего президента, а его трехмерное, созданное дизайнерами изображение, что из-за «полетевшей» у 3D-дизайнеров графики правительства придется внедрять политический кризис и шизоблоки в головы ничего не подозревающих народных масс («Generation П»). Патриотично настроенному молодому орку (уркаинцу), идущему на «священную войну» сражаться якобы за независимость страны и ее идеалы, невдомек, что на самом деле уркаинцы массово гибнут, потому что, во-первых, более технологически развитые бизантийцы таким образом искусственно контролируют численность орков и, во-вторых, массовые кровавые побоища служат объектом съемки снаффов (видео об убийстве человека), призванных развлекать бизантийцев — людей «высшего сорта», которые разжигают очередные войны (война № 219, № 221) с помощью срежиссированных формальных видеоповодов («S.N.U.F.F.»). Жителям далекого будущего, обитающим в капсулах и отделенным друг от друга, погруженным в виртуальную реальность («вот так сбылась древняя мечта всех бездельников — расслабиться и видеть сны всю жизнь, без вреда для здоровья»), как и сисадмину Кеше, совершенно безразличен тот факт, что они стали ограниченными биологическими придатками со скудным ментальным содержанием, которое и то закачивается в их мозги с помощью вживленных в них чипов («Любовь к трем цукербринам...»). Пугающие, постапокалиптические картины возможного будущего, конечно, показанные очень гротескно, тем не менее концептуально реальны: написанный в 2011 году роман о мифической Уркаине, граждане которой массово погибают в бессмысленной бойне, спровоцированной Бизантиумом, практически воплотился в реальных событиях на Украине в 2013 году, а зависимые от соцсетей подростки уже привлекают широкое внимание психологов и общественности. Делом времени, возможно, станет и кажущаяся сегодня нереальной идея вживления в мозг людей электронных чипов, позволяющих контролировать их поведение, а возможно, и сознание — во всяком случае, идея чипизации детей уже прописана в дорожной карте — общественной программе «Детство», обнародованной на пекинской выставке «ЭКСПО-2010». Полет фантазии Виктора Пелевина — действительно космический полет за рамки привычного, но в иллюзорном, выстроенном им мире угадываются реальные черты мира настоящего и пугающе-возможного будущего. Как тут не вспомнить реалистичный, выверенно-точный стиль Антона Павловича, «предсказавшего» в свое время борьбу с инакомыслящими в «Палате № 6»?
Изображая общество будущего или настоящего (а в некоторых произведениях — прошлого), В. Пелевин обнажает самые грубые и наиболее опасные его «структурные ошибки», подобно тому, как это делал А.П. Чехов. Антон Павлович на примере известных сегодня всем ярких, карикатурных образов человека-футляра, хамелеона, унтера Пришибеева и др. выявлял болезни всего современного ему общества, породившего подобные социальные типажи и ложные стереотипы мышления «тупых охранителей», которые напрямую влияют на поведение и мышление человека — их носителя. В творчестве Виктора Пелевина иллюстрации стереотипов как показателей тревожных симптомов общества уделено особенно много внимания, тем более, что в настоящее время широко применяются технологии внедрения в сознание людей различных поведенческих шаблонов, позволяющих манипулировать людскими массами. В ставшем почти культовом «Generation П» идеологическую пустоту, образовавшуюся в результате исчезновения старой советской системы, заполняют манипуляционные рекламные технологии, формирующие новый тип человека — Homo Zapiens, человека переключаемого или, другими словами, управляемого. В сознании массового, усредненного россиянина, зависимого от телевидения и компьютера, соцсетей, от внедряемого СМИ образа счастливого человека, счастье которого состоит в обладании материальными объектами, происходит постепенное отмирание традиционных ценностей и замещение их рядом псевдоидеалов. В качестве последних предметы потребления с помощью новейших рекламных технологий возводятся в несвойственный им ранг высших человеческих ценностей; духовные же ценности под влиянием все той же рекламы начинают выполнять подчинённую роль, их значимость снижается и опошляется: «Сейчас ведь что квартиру обставить, что душу — со всем помогут, был бы лавандос...» («Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда» [Пелевин 2006]). Разрушающее воздействие СМИ и соцсетей, приводящее к полной обезличенности населения страны, начато с поколения Татарского и продолжено до персонажей далекого будущего («Любовь к трем цукербринам...», «S.N.U.F.F.»), вплоть до полной деморализации персонажей, которые не помнят даже своей истории, а та, в которую они верят, является очередным внушенным им мифом: «— Не завирайся, — нахмурилась Хлоя. — Как можно придумать целый народ? Древнейший народ? — Придумали не ваши тела, — ответил дискурсмонгер, — а вашу культуру и историю. В том числе и ваше представление о том, что вы древнейший народ» [Пелевин 2012: 200]. Начав с отрицания советской (тогда еще) реальности («Омон Ра», «Чапаев и пустота») и постепенно сосредоточив внимание на современном состоянии общества (прежде всего российского), Пелевин в «Числах» признается: «наше общество напоминает мне организм, в котором функции мозга взяла на себя раковая опухоль» [Пелевин 20166: 200]. И Homo Sovieticus, и Homo Zapiens — оба выделенных писателем «вида» советского и пост-советского человека являются жертвами своих обществ. Первый тип воспитывался в любви и вере в партию и светлое будущее, второй — на любви к потребительству и гедонизме. «Я и не догадывался прежде, что моим восприятием управляет столько разных червей и вирусов», — говорит герой «Лампы Мафусаила...» [Пелевин 2016а]. Вот только можно ли сбежать из системы современного общества, порождающего такие отталкивающие феномены? Дамилола Карпов решил погибнуть, не увидев места себе в новом мире. Вавилен Татарский, герой поколения «П», принял предложенную должность и остался в системе, хотя, дойдя до вершины карьерной пирамиды, так до конца не осознал суть происходящего: «Сам до конца не понимаю, — прошептал он в ответ. — Может, какие-то люди заинтересованы... Наверное, если до конца разобраться, все в конечном счете на нас самих и замкнется... Так что не бери в голову. Про этот мир вообще никто ничего по-настоящему не понимает» [Пелевин 2015: 250]. Заданность действий, ограниченность имеющихся знаний, шаблонность мышления и поведения, формируемая и поощряемая современным обществом, приводящая к отсутствию собственных мыслей, безвольности, безответственности, безынициативности и в результате к отсутствию развития, дальнейшая деградация отдельной личности и всего общества — таково предостережение В. Пелевина современному и будущему поколениям.
Каждое свое произведение, которых, к слову, создано уже немало, Пелевин подает читателю с изрядной долей юмора, «разряжая» таким образом нагнетаемую обстановку изображения картин апокалиптических обществ с обедненным человеческим мозгом, сознанием и духовностью. Заставляя улыбаться над удачно обыгранными фразами с невеселым содержанием: «СССР, который начали обновлять и улучшать... улучшился настолько, что перестал существовать», «Мне пришлось бы отступиться от слишком многого и жить в облаке греха вместо облака «apple»»; нелепых имен и фамилий персонажей (Крим, Грым, Омон, чекисты Пугачев и Карманников и т. п.); абсурдизмов и других проявлений языкового юмора. При этом нельзя сказать, что произведения Пелевина напоминают ранние юмористические рассказы Чехова, хотя тонкий юмор и легкая ирония, присутствующие практически во всех произведениях обоих писателей, являются визитной карточной обоих коллег по перу.
Слишком большое расстояние во времени, разные жанры и стилистика, разделяющие Чехова и Пелевина, на первый взгляд, должны свидетельствовать об отсутствии непосредственной связи между ними и их произведениями (если не считать легкой аллюзии, упоминания имени Чехова в романе «Жизнь насекомых»). Пелевин, оставаясь достаточно далеким и для современников, и для писателей прошлого, по-чеховски беспристрастно показывает российскую действительность без прикрас: грязную, с окурками, похмельем, во всей ее физический и моральной грязи. Иногда утрируя и преувеличивая ее уродливые проявления до фантастических размеров — на то и есть постмодернизм. Но показывает честно, ничего не придумывая от себя, человеческую природу и породившее ее общество такими, какие они есть. В этом честном описании, наблюдательности, умении погрузиться глубоко в народные архетипы, изучить сегодняшние национальные характеры — и есть неуловимо-чеховское. Даже излишнее преувеличение не разрывает этой писательской преемственности; вспомним, что Чехову был тоже свойственен этот прием, хотя он использовал его совсем в другой пропорции. Социальная проблематика, волнующая обоих писателей, таким образом, является одной из самых заметных черт, сближающих этих двух, таких разных авторов. И пусть каждый из них выражает свое отношение по-разному: один — по-джентельменски вежливо, второй — не стесняясь в выражениях и «обогащая» литературу не совсем цензурными выражениями, — у каждого из писателей «накипело». Взяточничество и лицемерие бюрократического общества, скудная духовная жизнь рядовых обывателей отражена в произведениях и Пелевина, и Чехова, одинаково едко высмеяна и изобличена. Одинаково писатели считают, что с этой бедой, по-видимому, ничего не поделаешь. Болезнь, одним словом (хотя слово «болезнь» для Чехова звучит более определенно). Вместе с тем у обоих писателей есть небольшая, порой призрачная надежда на «духовное пробуждение» героев, которым дается шанс стать лучше и преобразить свое жизненное пространство.
Конечно, из всего сказанного не следует, что только по этим признакам можно в Пелевине увидеть продолжателя чеховской традиции. У Виктора Пелевина есть свой собственный стиль, довольно яркий и не имеющий прямых аналогов, выработанный и отточенный самостоятельно, как, впрочем, и у Чехова. В этом их похожесть и одновременно непохожесть друг на друга, их приверженность одинаковым и абсолютно разным литературным принципам. Одно можно сказать точно: каждый из писателей по-своему уникален и каждый был «открытием» для своего времени. И все-таки, они чем-то похожи...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |