С откровенной оглядкой на «Вишневый сад» Шоу написал, как известно, свой шедевр — «Дом, где разбиваются сердца» (1919), назвав его «фантазией в русском стиле на английские темы», и последнюю свою, неоконченную, пьесу — «Почему она не пожелала» (1950).
Автор этих пьес не случайно стоял у колыбели сценического воплощения «Вишневого сада» в Англии.
Первая постановка этой пьесы в Англии состоялась в мае 1911 г. в Лондоне, в зале Сценического общества. Один из актеров, участвовавших в спектакле, вспоминает: «Скорее всего, поставили «Вишневый сад», идя навстречу желанию Д.Б.Ш. (Шоу), который был открытым, горячим поклонником автора»1. Сквозь старательно подчеркнутые приметы русского быта и костюма (Раневская ходила в тяжелой меховой шубе, Симеонов-Пищик — в рыжем парике и синем извозчичьем кафтане, Трофимов то и дело ложился на пол с дымящейся папиросой в зубах) понять общечеловеческий смысл происходившей на сцене драмы было, конечно, трудно2. Но известна высокая оценка пьесы рецензентом спектакля писателем А. Беннетом, проницательно заметившим ее естественность и натуральность — «до дерзости»3. На этом спектакле Шоу не был4. Но о том, какой мощный толчок его творчеству дало знакомство с Чеховым, особенно с его «Вишневым садом», мы знаем из его авторского вступления к пьесе «Дом, где разбиваются сердца» и из ее содержания. Об этом много писали5.
Подобно тому, как накануне Первой русской революции Чехова заинтересовал сюжет о гибели одного русского имения, Шоу перед самым началом войны 1914 г. начал писать пьесу об уходящей со сцены жизни английской аристократии и закончил ее первыми военными действиями. Ничем иным, как общим для авторов предчувствием грозных перемен в жизни не объяснишь это совпадение. Место действия в пьесе Шоу — тоже дом и даже сад, который у Чехова зрителю не показан, хотя несет на себе важнейшую смысловую нагрузку. У Шоу же именно в саду происходят завершающие пьесу трагические события с комическими подробностями. Это в основе своей чеховское сочетание печали и смеха вместе с прямыми реминисценциями из «Вишневого сада» было поэтическим следствием того впечатления, которое на Шоу произвело знакомство с чеховской пьесой. Тогда он уже понял, что события этой русской пьесы (как и других созданий Чехова-драматурга), «могли произойти во всяком европейском поместье...»6.
Смысл надвигающихся перемен в этих пьесах Чехова и Шоу разный, общее — ощущение конца большого исторического этапа, отличавшегося относительным спокойствием и стабильностью. Впереди для чеховского времени — штурм: знамена, демонстрации, расстрелы, для времени автора «Дома, где разбиваются сердца» — война, гибель солдат и мирных жителей. Ожидание перемен в обеих пьесах вызывает тревогу для той части общества, которая должна уступить место новым силам. «Групповой портрет» умирающего сословия в «Доме, где разбиваются сердца», еще сохранившего прежнюю верность патриархальным нравам, был предсказан автором «Вишневого сада» на русском примере. Но если Чехов воплотил гибель уходящего сословия с акцентом на символическом образе пока еще цветущего вишневого сада, у Шоу — иной акцент. О его саде ничего не известно, есть только упоминание гамака, стульев, скамьи и, где-то вдали, обсерватории. Красоту природы он отнюдь не воплощает. Зато Дом в виде корабля, создание прихотливой фантазии хозяина, старого капитана Шатовера, — средоточие беззаботной и потому обреченной старой жизни.
Признаков бесхозяйственности в Доме-корабле гораздо больше, чем в доме Гаевых. Вместо хлопотливой Вари, по крайней мере не расстававшейся с ключами, здесь всем распоряжается сам капитан. Олицетворение человечности и справедливости, он представляется окружающим немощным стариком с причудами и слывет почти за сумасшедшего. Имея мало общего с чеховским Пищиком, он унаследовал его привычку во время всеобщего обсуждения важных вопросов то и дело засыпать. Голова его занята не бытом, а особыми, им самим созданными проблемами. В доме есть, правда, пожилая няня, живущая общей жизнью с семьей, но она не очень отягощена работой. О приехавшей по приглашению Гесионы Хэшебай гостье все забыли, вещи ее лежат прямо на лестнице, простыни для нее еще сырые, обед плохой, для еды нет определенных часов, дверной звонок не работает, наконец, явное безденежье — такова картина повседневной жизни, идущей к склону. И давно уже, видимо, нарушена прочность семейных связей. Распад семьи, естественно протекающий в «Вишневом саде», здесь принимает резкую и саморазрушительную форму: откровенный адюльтер, возможность выйти замуж из-за денег, отсутствие у сравнительно молодых пар маленьких детей.
Старый мир гибнет, и сделать что-нибудь для спасения его — вне воли людей, и тех, кто гибнет, и тех, кто идет им на смену. Раневская с Гаевым ничего не предпринимают, чтобы спасти свое имение, и вместе с Лопахиным мы склонны думать, что причина тому — непрактичность, бесхозяйственность этих «больших детей». На самом деле эта непрактичность имеет, конечно, более глубокие корни: просто ушло время, когда можно было быть непрактичными и все-таки существовать, сохраняя свою социальную цельность. У Шоу эти корни обнажены. Невозможность уходящего сословия сделать что-либо для своего спасения английский драматург связывает не только с психологической неспособностью старых хозяев жизни к активному действию, но и с осознанием ими ненужности, бессмысленности своего дальнейшего существования. О Гесионе Хэшебай, дочери хозяина Дома, не скажешь, что она по-детски непрактична, как Раневская. Но и она, как чеховская героиня, понимает, что спасения все равно нет. А ее муж Гектор заявляет прямо: «Мы бесполезны, опасны. Нас следует уничтожить» (с. 584).
Наконец, в «Вишневом саде» была угадана сама возможность жанра пьесы-диспута, начало формирования которого в творчестве Шоу относится еще к 1890-м годам («Дома вдовца», 1892, «Профессия госпожи Уоррен», 1894), т. е. задолго до чеховской пьесы. В «Вишневом саде» дворяне и купец — не соперники, а только оппоненты, и их спор, мы знаем, составляет основу драматургического конфликта. Но развивается спор весьма своеобразно, по-чеховски, т. е. остается неразрешенным. Нежелание Раневской и Гаева вслушаться в предостерегающие слова Лопахина сменяется затем, когда торги уже на носу, невозможностью для них принять лопахинские советы. В момент кульминации драматургического действия несостоявшаяся полемика сменяется лаконичным диалогом «спорящих сторон» («Продан вишневый сад?»; «Кто купил?» — «Продан»; «Я купил»). Затем диалог сменяется страстным монологом «победителя». Чтобы у нас не сложилось впечатления, что Лопахин доказал Раневской свое право на ее собственность, Чехов перемежает победные интонации в его монологе мотивом тоски. В основе этого мотива — сочувствие женщине, несчастьем которой Лопахин был вынужден воспользоваться, и ощущение общего неблагополучия жизни. В последнем действии словесное общение «спорящих» приобретает характерную для поэтики чеховской драмы форму безответных реплик. На прощанье Лопахин предлагает Раневской и Гаеву шампанского — они не пьют, Раневская советует Лопахину сделать предложение Варе — он уклоняется. В атмосферу безответного диалога оказываются втянутыми и другие действующие лица. Лопахин вынимает бумажник, чтобы дать Трофимову деньги, тот отказывается; Дуняша просит Яшу присылать ей письма из Парижа, он на это ничего не отвечает, и конечно, писем она не получит; Аня просит справиться, отправили ли Фирса в больницу, но просьбу ее не исполняют и т. д. На этом общем фоне особенно отчетлив итог спора главных героев: каждый остается при своем.
В драмах Шоу споры героев завершаются, но не столько словесно, сколько ходом событий. В его «Доме...» разбиваются все сердца, ожидание катастрофы охватывает почти каждого. Гесиона Хэшебай первая слышит «какое-то чудесное жужжанье в небе», которое донеслось «откуда-то издалека, а потом замерло», — как это похоже, казалось бы, на чеховский звук лопнувшей струны. Но жужжанье внушает героине Шоу не страх, а радость («чудесное»). И только наивный Мадзини, отец Элли, единственной в пьесе молодой девушки, пытающейся жить по-новому, т. е. с рациональным, а не эмоциональным подходом к вещам, всех успокаивает. Он часто повторяет утешительные слова о том, что «ничего не случится», но в последний раз после этой фразы раздается «отдаленный глухой взрыв». Вместо того чтобы погасить в Доме свет, как того потребовала тут же полиция, Гектор Хэшебай включает свет по всему Дому, взрывы продолжаются, а Гесиона восторженно произносит: «Вы слышали взрывы? А этот звук в небе? Чудесно! Точно настоящий оркестр! Бетховен» (с. 600). Радость ожидания скорой гибели охватывает почти всех.
Но — по иронии судьбы — все из «старого клана» (куда вошла после долгих колебаний и Элли) остаются живы, а погибает из споривших только тот, кто был расчетлив и практичен. Это делец Менген, чужой в обществе людей, понимающих свое бессилие перед серьезными переменами. Он-то мнит себя победителем в будущем обществе. Погибает же именно потому, что сразу спрятался в подвале, рассчитывая спастись во время бомбежки (а в подвале был спрятан динамит, и кем? — хозяином дома капитаном Шатовером, для того, «чтобы взорвать человечество, если оно зайдет слишком далеко», — с. 529). Неожиданно для читателя этот делец с серой, заурядной внешностью оказался сложнее. Пробудившееся в нем живое чувство разбивает и его сердце. У него вдруг появляется предчувствие своей гибели — свойство, никак не вяжущееся с обликом сухого предпринимателя. Как ни далека его натура от лопахинской широты, что-то «нетипическое», т. е. человечное, в нем есть.
Вместе с Менгеном погибает и вор. Он вторгся в цивилизованное общество, подобно чеховскому Прохожему, и украл бриллианты, которые вернул при поимке, умоляя отдать его под суд. Но хозяева Дома посчитали ниже своего достоинства связываться с судом. Этому оригинальному спору по частному вопросу положила конец гибель вора.
Итак, главные герои, сами себя приговорившие к «концу», остаются в пределах фабулы целехоньки вместе с Домом. Чужеродные же для них пришельцы, жившие прежде по жестким законам наступающей новой эры, гибнут. Но, быть может, непоследовательность двух чужаков и привела к такой развязке? На новую для них тропу (которая на деле уже была устаревшей) они, в отличие от Элли, стали слишком поздно.
Подобная не высказанная словом ирония над героями, которых судьба в финале пьесы выводит на неожиданный для них путь, у Чехова была выражена тоньше и глубже. После продажи вишневого сада единственным устроенным человеком оказывается слывущий неудачником «недотепа». А того, кто больше всего заботился о сохранении традиций дома, просто забыли...
Гибель двух персонажей у Шоу происходит еще в пределах сценического действия, но перспектива для остальных, т. е. для «непрактичных», отживающих свой век людей, продолжает чеховскую: каждому воздастся свое. Суд истории по Шоу жестче суда истории по Чехову. Все современное общество у него приговорено к смерти. Процесс, начало которого отражено в «Вишневом саде», не только достиг кульминации, но и завершился символической развязкой — под взрывы немецких бомб. Наивный Мадзини, так смешно обещавший всем, что «ничего не случится», и не подозревал, какую он произнес подлинно мудрую фразу: «Жизнь — она ведь не кончается. Она идет себе и идет» (с. 596). Но к этой фразе мы еще вернемся.
С созданием «Дома, где разбиваются сердца» «Вишневый сад» как источник творческой энергии для Шоу не иссяк. Он и позже продолжал восхищаться последней пьесой Чехова и в 1932 г. писал о ее героях как о «замечательных художественных обобщающих типах русского общества недавнего прошлого»7. Рядом с этим признанием объективной значительности «Вишневого сада» как литературного произведения в творческом сознании самого Шоу чеховская пьеса продолжала жить тайной жизнью, и ее образы и мотивы сливались здесь с образами и мотивами английской действительности.
Так случилось, что в своем последнем произведении Шоу вернулся к спору между уходящими и новыми силами истории, начатому Чеховым. «Маленькая комедия» «Почему она не пожелала», написанная в год смерти писателя (1950)8, — прощальный привет Шоу автору, уже однажды так щедро его одарившему. Пьеса является английским вариантом спора Раневской с Лопахиным о том, возможно ли ради выгоды уничтожить родовое гнездо.
Коротко — о событиях этой малоизвестной пьесы. Серафину Уайт, наследницу крупного лесопромышленника и лесоторговца, спасает от грабителя безработный бродяга Босборн. В благодарность она устраивает его работать на предприятии Уайтов, и вскоре предприимчивый и способный Босборн становится одним из директоров и акционеров фирмы, поднимает производительность труда. По его инициативе вместо старого дома, в котором многие годы жили Уайты, воздвигается новый, в современном стиле, со всеми удобствами. В самом конце пьесы между Серафиной и Босборном происходит объяснение, в котором — ответ на вопрос, почему она не пожелала выйти за него замуж.
С «Вишневым садом» эту маленькую пьесу связывает, во-первых, «спор» противостоящих в обществе сторон — в лице Серафины Уайт (представляющей английскую буржуазию старой формации, как и основные герои «Дома, где разбиваются сердца») и Босборна (представляющего буржуазию новой формации, как Менген). Во-вторых, — некоторые обстоятельства, возникающие в ходе «спора». Словно Шоу решил поставить эксперимент: что, если бы Раневская согласилась уничтожить старый дом и сад, чтобы избежать разорения?
Как и Лопахин, Босборн вышел из низов. К тому же он, как это собирался делать и Лопахин, занимается продажей земельных участков под строительство коттеджей. Своим высоким положением в обществе Босборн обязан Уайт, у Чехова есть едва уловимый намек на подобное обстоятельство: «...вы, собственно, вы, сделали для меня когда-то так много...». Что здесь автор имеет в виду, можно только догадываться. Возможно, речь идет не только о материальной помощи, но не исключено, что и о нравственном и культурном влиянии.
У Шоу помощь «побежденной» «победителю» из досценического прошлого переведена в настоящее и конкретизирована. Есть некоторое сходство и в доле «джентльменства» у Босборна (он и до встречи с Уайт имел вид образованного человека, а поднявшись вверх по общественной лестнице, приобрел «великосветские манеры», уменье говорить и носить лондонские костюмы) и у Лопахина, с его желтыми ботинками, каких купцы обычно не носят, совсем не купеческими пальцами и душой, тонкими и нежными, по словам Трофимова.
Итак, роль, которую сыграла в жизни Босборна представительница «уходящего» сословия, ясна. Как же он сам повлиял на ее судьбу? И что общего между этим влиянием и участием Лопахина в судьбе Раневской?
Дом Серафины Уайт — старинный, затененный вязами, с высокой каменной стеной и четырьмя ложными башнями. Вслед за автором «Вишневого сада» Шоу создает свой символический образ дома, в котором живут люди, обреченные историей. В гостиной этого дома происходит диалог между хозяйкой, приехавшей тоже только что из-за границы (она дважды подряд совершила путешествие вокруг света и лучшего времяпровождения не знает), и Босборном. На вопрос Босборна, почему же она вернулась домой, если ей было так хорошо за границей, следует ответ: «Затосковала по родным местам. Лучше Четырех Башен для меня места нет. К тому же после смерти отца мне нужно было приехать, чтобы вступить в наследство и распорядиться имуществом. Теперь я уже не покину мои милые Четыре Башни. Здесь я родилась, здесь и умру» (с. 586). Те же мотивы возвращения из-за границы на родину, что и у Раневской: необходимость уладить имущественные дела, тоска по родине, а также желание разделить судьбу имения.
Центральный момент этого диалога — столкновение разных позиций собеседников, полемика, вызванная желанием Босборна оказать помощь владелице дома, который пришел в упадок. Босборн помнит, чем он обязан Серафине Уайт, и искренне желая быть ей полезным, предлагает срубить деревья, взорвать стены с башнями и «снести этот уродливый, нездоровый дом, который требует столько хлопот и расходов» (с. 587). Он намерен построить для нее современный дом в другом месте. «Там, где сейчас ваши четыре разваливающиеся башни, — говорит он ей, — я поставлю шесть стандартных коттеджей, которые можно будет сдавать по сходной цене, и они приумножат ваши доходы» (с. 588). Почти перифраза лопахинского предложения Раневской: «...если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода <...> Только, конечно, нужно поубрать, почистить... например, скажем, снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда не годится, вырубить старый вишневый сад...».
Далее, как по нотам «Вишневого сада», но в другой, более энергичной тональности и в более резких выражениях, Уайт возмущается этим планом. «Вырубить? — недоумевает Раневская. — Милый мой, простите, вы ничего не понимаете» и т. д. Серафина Уайт разъярена: «Я едва могу говорить. Мой дом! Самый замечательный дом в Тимбертауме! Мой прекрасный дом! <...> И вы посмели!.. Уходите, или я позову слуг и прикажу выпроводить вас отсюда» (Там же).
В этом споре у Шоу участвует персонаж, созданный по аналогии с чеховским и одновременно в противопоставлении с ним — старая няня Серафины Уайт, бесконечно преданная ей, как Фирс своим хозяевам. Но она менее консервативна в своей привязанности к старому дому, чем сама хозяйка. Фирс, ощущающий себя частью дома, остается в доме вместе с старинной мебелью, которая теперь за ненадобностью сложена в углу, точно для продажи. Судьба Фирса соответствует его представлению о себе. Няня же Серафины тяготится ветхостью старого дома и допускает мысль о его уничтожении. Ей, единственной из «уходящих», дано понять, что жизнь не стоит на месте и что избежать перемен нельзя. Если у Чехова такое понимание приходит к самой юной из «уходящих», т. е. еще в пределах этого стана (хотя и под влиянием дружбы с «вечным студентом»), то Шоу награждает им носительницу народной мудрости, т. е. выводит редкий дар признания неизбежности исторического процесса за пределы умирающего сословия.
Серафина Уайт, в отличие от Раневской, подчинилась обстоятельствам. Она переехала в новый дом и, вероятно, стала исправно получать обещанную прибыль с коттеджей. Доходы фабрики Босборн учетверил. Но душа Уайт продолжала тосковать по Четырем Башням. В последнем диалоге с Босборном она прямо говорит о том, что была вынуждена подчиниться его воле: «Участок для этого дома выбрали вы и строили его вы. Я слышала, как взрывали мои Четыре Башни — бах, бах, бах, бах! Каждый удар отзывался в сердце, как толчки при землетрясении, а я даже пальцем не шевельнула, чтобы отстоять его от вас» (с. 591). В этой пьесе слишком много перекличек с «Вишневым садом», чтобы можно было сомневаться в том, что и этот звуковой образ восходит к стукам топора по вишневым деревьям.
Чем кончается «спор» героини с новым владельцем усадьбы у Шоу в сравнении с Чеховым?
Раневская, не согласившись на выгодную сделку (да у русского купца Лопахина и не было такого яростного натиска на ту, которую он с детства уважал), не стала жить по чужому рецепту, как героиня Шоу. Правда, с отъездом из имения она, как было сказано, потеряла, в сущности, принадлежность к своему сословию, и может превратиться в прожигательницу чужих денег в Париже, не имеющую уже тыла на родине. Но на родной почве она хранит верность традициям рода и верность своей душе. Она не смогла видеть, как рубят сад, и просит не делать этого, пока не уедет. Серафина Уайт с болью, но слушает взрывы, разрушающие ее дом, потому что у нее нет преимущества Раневской: освобождения от собственности. С потерей дома ее нравственные страдания не прекращаются, как у Раневской.
Поддавшись соблазну Босборна, Серафина Уайт не простила ему насилия над собой и не утешилась материальной выгодой от его методов хозяйствования. Здесь верность героини своей душе проявилась в заключающем пьесу эпизоде несостоявшегося бракосочетания ее с Босборном. И опять встает тень героев «Вишневого сада» (Варя — Лопахин). У Шоу эпизод очерчен резко и прямолинейно, без недомолвок, которыми окутана сцена объяснения чеховской пары. «Невеста» у Шоу — не бесцветная приживалка в доме, а сама хозяйка, яркая личность, под стать герою. Босборн предлагает ей быть его женой, она отказывается. А.С. Ромм считает, что в центре пьесы — тема брака и взаимоотношения полов и что Шоу особенно волнует угроза исчезновения семьи в современном мире. На наш взгляд, тема эта вовсе не в центре пьесы, она возникает в сопровождении более значительной, более общей темы об исторических переменах в одной из европейских стран. В этом последнем парадоксе драматургических ситуаций в творчестве Шоу (люди, достойные друг друга, симпатизирующие и, может быть, даже любящие друг друга, не могут связать свою судьбу) отразился конфликт между старым и новым в жизни всякого общества в переломный период. Итоговые фразы в споре героев именно об этом конфликте появляются в ходе обсуждения частного вопроса об их возможном семейном союзе:
Босборн. Благодаря моим реформам <...> вы получили куда больше возможностей, чем раньше, до того, как я сюда пришел <...> Я никого не принуждаю — я только указываю путь.
Серафина. Ваш путь, но не наш.
Босборн. Не мой и не ваш. Путь, по которому движется мир (Там же).
Как и у Чехова, каждый здесь остается при своем, и спор не завершается. В отличие от финала «Дома, где разбиваются сердца», эта маленькая пьеса Шоу обещает продолжение жизни, а значит, и продолжение спора9.
Вернувшись в самом конце своего творческого пути к главному спору в «Вишневом саде», Шоу отдал дань прозорливости Чехова, вложившего в уста своего «нового хозяина»: «Мы друг перед другом нос дерем, а жизнь, знай себе, проходит». Мысль эта не оставляла английского драматурга со времени работы над первой его «фантазией в русском стиле», что видно из приведенной нами реплики Мадзини.
Примечания
1. Сообщено П. Майлсом (Англия, Кембридж). В обзорной статье «Чехов на английской сцене» П. Майлс приводит данные и о том, что Шоу высказал мысль о необходимости поставить «какую-нибудь» чеховскую пьесу еще в 1905 г. и в конце концов уговорил труппу Сценического общества поставить «Вишневый сад» в переводе К. Гарнетт, с которой был дружен (ЛН. Т. 100, кн. 1. С. 494).
2. Эти подробности были сообщены в журнале «Театр и искусство» (1911. № 22. 29 мая. С. 431) (заметка без подписи, со ссылкой на очевидца спектакля, корреспондента «Русского слова»). «Пьесу поставили как фарс — сказано в заметке.
3. Отрывок из рецензии А. Беннета. См.: ЛН. Т. 68. С. 807. В указанной статье П. Майлса см. отзывы и других авторов, почувствовавших, несмотря на провал спектакля, что «в оригинале это великая пьеса», что это «одновременно комедия, фарс и трагедия в том смысле, что жизнь — и то, и другое, и третье...» (с. 496). Перед нами еще одно понимание жанра пьесы, учитывающее его сложность и невозможность выбора одного из многих уже упомянутых нами и возможных в дальнейшем определений.
4. Рассказ «свидетеля спектакля» о присутствии Шоу на премьере «Вишневого сада» в Сценическом обществе приводит без документальных подтверждений З. Венгерова в статье «Бернард Шоу и Чехов» (Накануне. 1922. № 100. Лит. приложение № 12. С. 6—7). Отсюда это сведение перешло в некоторые позднейшие работы советских театроведов. В названной статье есть и другие неточности, поэтому мы присоединяемся к английским исследователям Шоу, не располагающим фактами о присутствии драматурга на спектакле.
5. Об этом писали: Субботина К. Чеховские пьесы в творчестве английских драматургов 20 века // Учен. зап. Тюменск. пед. ин-та. 1966. Вып. 31; Кириллова Л.Б. Шоу и А.П. Чехов // Вопросы зарубежной литературы: Сб. научных трудов. Ташкент, 1977. № 528; Гражданская З. Бернард Шоу. М., 1979; Образцова А.Г. Бернард Шоу и русская художественная культура на рубеже XIX—XX веков. М., 1992. С. 67—150 (Гл. «Чехов и Шоу»).
6. Шоу Б. Полное собр. пьес: В 6 т. Л., 1980. Т. 4. С. 463—464 (Введение к пьесе «Дом, где разбиваются сердца»). Цитаты из пьесы — в тексте, с указанием страницы. Перевод С. Боброва и М. Богословской.
7. Цит. по: Балухатый С. Чехов-драматург. Л., 1936. С. 315—316.
8. Впервые опубликована в 1956 г. На русском языке появилась в том же году: в переводе З. Гинзбург (Иностранная литература. № 11) и в переводе М. Шерешевской и Е. Сосинского (Нева. № 12). Здесь цит. по переводу М. Шерешевской в кн.: Шоу Б. Полн. собр. пьес. Л., 1981. Т. 6 (страницы — в тексте).
9. Пьеса считается неоконченной, да и сам Шоу говорил пренебрежительно, что не стоило ее дописывать (см.: Ромм А.С. Комментарий к пьесе «Почему она не пожелала» // Шоу Б. Полн. собр. пьес. Т. 6. С. 667). Но эпизод несостоявшейся женитьбы несет в себе ответ на вопрос, поставленный в заглавии, и поэтому эти пять сцен, из которых состоит «маленькая комедия» Шоу, производят впечатление все-таки завершенного произведения.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |